Вечный любовник - Страница 123

123

Рейдж ворвался в дом и стянул себя плащ, пробегая через фойе и поднимаясь по лестнице. Попав в спальню, он сорвал с руки часы и быстро переоделся в белую шелковую рубашку и брюки. Взяв с верхней полки шкафа лакированную коробочку, он прошел в центр комнаты и опустился на колени. Он открыл крышку и достал нить черных жемчужин. Надел ожерелье на шею.

Он сел, положив ладони на бедра, и закрыл глаза.

Дыхание замедлялось, он погружался в себя, пока мускулы полностью не расслабились, перенося вес тела на кости. Он очистил свой разум и стал ждать, пока единственная, кто мог спасти Мэри, не увидела его.

Жемчужины потеплели.

Открыв глаза, он понял, что находится во внутреннем дворике, отделанном белым мрамором. Фонтан здесь работал превосходно: вода искрилась, поднимаясь мощной струей вверх и опускаясь обратно в раковину. В углу росло белое цветущее дерево, на его ветвях выводили трели певчие птицы — единственные сполохи цвета в белом великолепии.

— Чем я обязана такому удовольствию? — Позади него раздался голос Девы-Летописецы. — Ты, определенно, пришел не из-за своего чудовища. Насколько я понимаю, проклятье будет иметь силу еще какое-то время.

Рейдж остался сидеть на коленях со склоненной головой. Язык онемел. Он понял, что не представляет, с чего начать.

— Тишина, — прошептала Дева-Летописеца. — Необычно для тебя.

— Я с большой осторожностью подбираю слова.

— Мудро, воин. Очень мудро. Учитывая то, зачем ты пришел сюда.

— Вы знаете?

— Никаких вопросов, — отрезала она. — Я, правда, устала говорить об этом Братству. Возможно, по возвращении ты напомнишь об этикете и другим воинам.

— Прошу простить меня.

Он увидел край ее черного одеяния.

— Подними голову, воин. Посмотри на меня.

Он глубоко вздохнул и повиновался.

— Ты так страдаешь, — мягко сказала она. — Я чувствую тяжесть твоих мучений.

— Мое сердце кровоточит.

— Из-за твоей женщины-человека.

Он кивнул.

— Я бы попросил вас спасти ее, если вы не сочтете это за оскорбление.

Дева-Летописеца отвернулась от него. Потом поплыла над белым мрамором, облетая внутренний дворик.

Он понятия не имел, о чем она думала. И рассматривала ли она вообще его просьбу. Все что он знал наверняка: она либо решила немного поразмяться, либо уходила от него.

— Этого я бы не сделала, — сказала она, прочитав его мысли. — Несмотря на наши разногласия, я бы не покинула тебя таким образом. Скажи мне вот что: что, если спасение твоей женщины будет означать вечное заключение чудовища внутри тебя? Что, если спасение ее жизни будет означать сохранение проклятья до тех пор, пока ты не отправишься в Забвение?

— Я буду счастлив.

— Ты ненавидишь зверя.

— Я люблю ее.

— Так-так. Это очевидно.

Надежда ярким пламенем загорелась в его груди. На кончике языка крутился вопрос о дальнейшей судьбе Мэри, об их сделке с Девой-Летописецей. Но он не рискнул разрушить гармонию переговоров, разозлив божество еще одним вопросом.

Она подплыла к нему.

— Ты изменился со времен нашей последней приватной встречи в лесу. Полагаю, это первый неэгоистичный поступок за всю твою жизнь.

Он выдохнул, сладкое облегчение разлилось по венам.

— Нет ничего, чтобы я ни сделал для нее. Ничего, чем бы я ни пожертвовал.

— Какая удача для тебя при данных обстоятельствах, — прошептала Дева-Летописеца. — Потому что в дополнение к сохранению проклятья, я требую, чтобы ты оставил свою Мэри.

Рейдж дернулся, уверенный, что просто неправильно расслышал ее слова.

— Да, воин. Ты все понял правильно.

Холод прокатился по нему, лишая дыхания.

— Вот что я тебе предлагаю, — сказала она. — Я могу избавить ее от злого рока, сделать совершенно здоровой. Она не будет стареть, болезни станут ей нестрашны, она сама решит, когда погрузиться в Забвение. Я дам ей возможность принять или отвергнуть этот дар. Впрочем, согласно моему предложению, она не будет знать тебя. Согласиться она или нет, ты и твой мир будете ей неизвестны. Также ее забудут все, с кем она встречалась, включая лессеров. Ты единственный будешь помнить ее. Но если ты осмелишься приблизиться к ней, она умрет. Мгновенно.

Рейдж покачнулся и упал вперед, опершись на руки. Еще долго он не мог выдавить из себя ни слова.

— Вы, действительно, ненавидите меня.

Слабый разряд тока прошел сквозь него, и он понял, что это было прикосновение Девы-Летописецы.

— Нет, воин. Я люблю тебя, дитя мое. Наказание чудовищем послужило уроком для тебя: ты научился контролировать себя, познал границы, сосредоточился на внутренней стороне себя.

Он поднял глаза на нее, не заботясь о том, что она может увидеть в них: ненависть, боль, желание наброситься на нее.

Его голос дрожал.

— Вы забираете у меня жизнь.

— В этом суть, — сказала она до невозможности мягким тоном. — Это инь и ян, воин. Твоя жизнь, метафорически, в обмен на ее — буквально. Баланс должен сохраняться. Жертва предвещает дар. Если я спасу женщину для тебя, ты должен отдать что-то. Инь и ян.

Он склонил голову.

И закричал. Он кричал, пока кровь не ударила в голову. Он кричал, пока глаза не стали влажными. Он кричал, пока его голос не сломался и не затих в глухом кашле.

Когда все было кончено, он посмотрел на нее. Дева-Летописеца стояла рядом с ним на коленях, черное одеяние лужицей растекалось около нее, словно черная вода на белом мраморе.

— Воин, я бы избавила тебя от этого, если бы могла.

123